Gella

ВИТЮША


Витя Бабочкин окончил университетский биофак и сразу поступил в аспирантуру, хотя в академических институтах старались, как правило, года полтора помариновать начинающего учёного в соискателях учёной степени, чтобы он мог плотнее ознакомиться с тематикой лаборатории. Но других претендентов на тот момент не нашлось, и Бабочкина взяли. Иначе аспирантскую единицу могли бы и сократить.

Завлаб, профессор Нетребина, приняла Витю сдержанно, будучи недовольной перспективой подготовки диссертации в трёхлетний срок, что предполагало перераспределение усилий сотрудников в пользу его тематики, но, узнав, что он ещё в годы учёбы поочерёдно лишился обоих родителей, прониклась. У самой Нетребиной, выросшей в детском доме, семьи и детей не было, и её свободное время почти не отличалось от рабочего.

Лаборатория изучала поведение животных, экспериментируя, в основном, на белых красноглазых крысах породы Вистар. Крыс помещали в разнообразные условия существования, поодиночке и группами, меняя среду обитания и численный состав, выявляя и подсаживая доминирующих или подчинённых особей и ставя животных перед выбором пищи, жидкостей, наказания электротоком и пр. 

Витя был слегка рыхловат, но высок и внешне нравился женщинам, а не свойственный учёному люду налёт нарочитой грубоватости, даже агрессивности, придавал ему некую самцовость, что, в свою очередь, привлекало к нему нерешительных представительниц противоположного пола. 

Кроме научной работы, которой он предавался без особой страсти, но с заметным усердием, а также необременительной общественной нагрузки, его увлечением был футбол. Собирались спортсмены-любители каждое субботнее утро на квартире, доставшейся ему от родителей, переодевались, шли на соседний стадион, играли двусторонку поперёк футбольного поля, поставив тренировочные мини-ворота, возвращались и выпивали. Членами клуба были двое его университетских однокурсников и приведённые ими друзья, окончившие другие факультеты и ВУЗы. На одной из послеигровых выпивок Витя выдвинул идею превращения футбольной команды в клуб, президентом которого единогласно избрали именно его. Кроме президента, в клубе появились секретарь, ведущий игровую отчётность, и казначей, собиравший посильные членские взносы. Тратились деньги на приобретение мячей, нехитрых подарков в виде футбольной атрибутики ко дню рождения каждого из игроков и, однажды, двух комплектов лёгких футболок красного и зелёного цвета.

Надо сказать, что незадолго до выпуска Витя женился на однокурснице, дочке овдовевшего членкора, и переехал к ней. В средствах они не особо нуждались, и не потому, что денег было много, а из-за воспитанной в них неприхотливости, свойственной людям, выросшим в Советском Союзе, и посему квартиру его решили не сдавать и не продавать. Более того, супруга Оля запросто позволяла мужу время от времени ночевать у себя, будучи поглощена собственной научной работой и уходом за двумя мужчинами в доме... 

  На втором году аспирантуры Витя освоился, стал инициативнее и решительнее. Касалось это и экспериментов, где ему удалось сделать  методическое усовершенствование, получить интересные результаты и, на их основании, выдвинуть цепочку умозаключений, казавшихся немного парадоксальными и далеко не бесспорными, но приоткрывавшими щёлку к развитию нового направления в изучении рефлексов млекопитающих с очевидной экстраполяцией на поведение людей. Иными словами, ему удалось не снизойти высшим разумом к пониманию более примитивного мозга, а проделать противоположный, встречный путь. 

Его сообщения на конференции молодых учёных, а затем на взрослом симпозиуме вызвали противоречивые мнения, но не оставили равнодушными посвящённых. Нетребина включила часть полученных им данных в годовой отчёт и доклад на международной конференции, напечатанный в виде отдельной статьи с четырьмя соавторами, среди которых был и Бабочкин. В дальнейшем она никогда своей фамилии в его научные труды не вписывала, в отличие от большинства завлабов, ставивших собственное имя впереди своих подчинённых.

В институте трудилось немало симпатичных женщин, однако Бабочкин поочерёдно соблазнил двух приятельствовавших друг с другом сотрудниц из собственной лаборатории, которых оценил по пятибалльной шкале на «три» и «три с минусом». Одна из них была бездетной разведёнкой, и с ней никаких проблем не возникло, а вот с другой, лаборанткой, собравшейся замуж за институтского инженера, повозиться пришлось, причём, она продолжала называть  его на «Вы» даже в постели. Однако вскоре разведёнка проболталась невесте, и та поссорилась и с нею, и с ним. Что же касается Вити, то он своих отношений с обеими никогда не скрывал, если не афишировал, причём, последним о них, как и положено, узнал инженер, сумевший перетерпеть, простить и экстренно жениться, а месяцев через пять после свадьбы лаборантка ушла в декрет, и жизнь в лаборатории пошла своим чередом, хотя что-то в ней неприметно изменилось.    

Тем временем, их любительская команда настолько примелькалась на стадионе, что ей разрешили по субботним дням пользоваться раздевалкой и душем. Узнав об этом, находившаяся на третьем месяце беременности Ольга убедила мужа всё-таки сдать его квартиру, что он и сделал, полагая, что это не особо ограничит степени его свободы, и ошибся, поскольку к тому времени в его жизнь ворвалась нечаянная и взаимная любовь, точнее говоря, страсть. 

В институте существовала небольшая группа математиков и программистов, занимавшихся обработкой научного материала, возглавляемая пятидесятилетним доктором наук Ларисой Альбертовной. Коротко стриженая, моложавая, с хорошей фигурой, не любившая, когда её называли по отчеству даже студенты, мать взрослого сына и супруга охладевшего мужа, Лариса неспешно влюбила Бабочкина в себя и неожиданно влюбилась сама. Развитие их отношений происходило подобно взлёту многоступенчатой ракеты, немного замедленно в начале старта, но всё более стремительно и неотвратимо по ходу разгона, и вскоре существовать друг без друга они уже не могли, талантливо сочиняя разнообразные предлоги на работе и в семьях, выискивая места для занятий сексом, от лабораторного стола до аспирантского общежития и, при отсутствии таковых, сублимируя  долгими прогулками по окрестным паркам и кладбищам.

Недели через три они перестали скрывать свои отношения, а сотрудники – удивляться, когда посреди рабочего дня изнутри крохотного кабинета Ларисы поворачивался ключ, и из двери, шаря глазами по сторонам, выходил Витя, направляясь в свою лабораторию. Однажды таким образом он едва не опоздал на запланированную беседу с научным руководителем и, усевшись в распахнутом халате напротив Нетребиной, никак не мог уловить, почему та постоянно косит глаза на его предплечье, пока она не промолвила брезгливо: - Снимите!

Витя взглянул на белоснежный рукав и, увидев курчавый лобковый волос, оцепенел, но через мгновение взял себя в руки, вышел и вернулся уже без халата, но в пиджаке. Нетребина, в отличие от Бабочкина, никогда и никому об этом эпизоде не рассказала, а он решил быть осторожнее и без особой нужды не злоупотреблять пуританской терпимостью членов диссертационного совета. 

Однако существовать без Ларисы физиологически Витя уже не мог. Он тщетно перебирал в голове способы удаления квартиросъёмщиков, снявших жильё на целый год и заплативших уже израсходованный аванс, неоднократно пытался договориться организовать свидание у неё, но Ларисины сын и муж работали вразнобой и привыкли заявляться домой в любое время и без предупреждения. Парково-кладбищенский период их отношений был уже пройден, арендовать гостиничный номер было для него дорого, к тому же наступили осенние холода и оставался лишь один вариант – квартира членкора, в которой Бабочкин проживал с беременной, но ещё ходившей на работу женой. Нужно было только приспособиться к расписанию тестя, что удалось неоднократно благодаря тому, что тот был вполне подвижен, по понедельникам обязательно ездил в своё учреждение для участия в директорском совещании, а мог и вообще отбыть в краткосрочную командировку, о чём Витя заранее вызнавал у жены. 

 Но однажды дирекцию внезапно перенесли, членкор явился домой в самый разгар свидания и, удивлённый истошными воплями, доносившимися из спальни, которую он уступил молодым после свадьбы, неслышно приоткрыл дверь. Вид обнажённой спины, неистово скользящей вперёд-назад и хищно обхваченной ладонями с длинными ярко наманикюренными ногтями и обручальным кольцом, заставил замереть его сердце, и он, пролепетав нелепые слова извинения, на цыпочках прошёл в кабинет и оставался там вплоть до прихода дочки, вызвавшей неотложку. Ничего не ведающий Витя, успевший проводить Ларису, сменить постельное бельё и прибраться, растерянно стоял в прихожей, наблюдая за выносом тела в реанимобиль, но в последний момент подскочил ко врачу и прошептал ему в ухо: - Могу ли я надеяться? 

Врач отпрянул, саркастически улыбнулся и вымолвил: - Ни в коем случае…

Тестя выписали из больницы почти через месяц, дочери он об увиденном так и не сказал, но начал её демонстративно и капризно жалеть, Бабочкина – избегать, родившейся внучке не умилился, а спустя полгода умер от повторного инфаркта.

Появление на свет крохотной Вари на время изменило Витю. Он охотно укачивал её, вставая ночью, помогал Ольге даже в том, о чём она не просила, а его отношения с математичкой круто сошли на нет, причём, осталось непонятным, кто из них кого бросил... 

Кандидатскую Бабочкин защитил уверенно и единогласно, но из лаборатории его стали потихонечку, полунамёками, выживать. Витя объяснял это боязнью конкуренции со стороны находившейся в пенсионном возрасте заведующей, что отчасти соответствовало действительности. Он попытался так же, сначала полунамёками, а потом и открыто разузнать о возможности перейти в лабораторию, занимавшуюся смежной тематикой, и даже в другой институт, но ответной заинтересованности не нашёл. Однако увольнение ему не грозило, и Бабочкин, будучи защищён трудовым законодательством и, неформально, немногочисленным, но влиятельным лобби в Учёном совете, преследовавшим свои интересы, решил попросту не обращать внимания на то, что не соответствовало его целеустремлениям.

Продолжая уделять внимание семье, Витя вновь сосредоточился на научных исследованиях, сумев поставить перед собой реальные и достижимые в обозримом будущем цели. Время от времени у него случались интрижки, но единственным конкретным днём, когда он отрывался от науки и дома, была футбольная суббота. Играли они на том же стадионе на свежем воздухе и изредка даже участвовали в ветеранских турнирах, где, как правило, проигрывали командам, собранным из отставных футболистов, попыливших когда-то на полупрофессиональном уровне.    

При этом, чем Бабочкин становился мягче в семье, а по мере взросления дочери всё происходило именно так, тем агрессивнее вёл себя в социуме и, в первую очередь, проявлялось это на футбольном поле. Он мог намеренно и жёстко подставить спину разогнавшемуся с мячом игроку, а то и просто ударить по ногам сзади, после чего кричал, что нарушения не было, товарищи же боялись возражать. Во время послеигровых посиделок Витя тоже вёл себя отвратительно, перебивал, приказывал говорившему заткнуться, а то мог и запустить какой-нибудь закуской в человека, пришедшегося ему в данный момент не по нраву. Постепенно члены созданного им клуба разделились на безоговорочно преданных ему и тех, кто начал за глаза протестовать. Спустя некоторое время трое игроков примкнули к другой команде, затем туда перешли ещё четверо, одному прооперировали мениск, и число людей, игравших ранее двусторонки, минимум шесть на шесть, сократилось вдвое. Футбол перестал быть интересным, результаты участия в турнирах всё более удручали, а из стадионной раздевалки их попросили. В конце концов после нескольких встреч, посвящённых исключительно выпивке, клуб окончательно распался.

Более с Бабочкиным никто сближаться не захотел, дабы не выслушивать подмеченные им недостатки и особенности окружающих и, таким образом, не подставляться.  Экстраполировать поведенческие модели стало не на кого. И тогда после продолжительных экспериментов с отбором и подсаживанием в сложившийся крысиный коллектив максимально агрессивной доминирующей особи Витя решился сам выйти в народ. 

Первой жертвой оказался немолодой, интеллигентного вида иностранец, наверное, англичанин или америкос, которого он выделил из прочих в соседнем с домом букинисте, где всегда было немало народа. Витя не стал ему ничего говорить, но, когда тот доставал с полки книгу, стремительно приблизился и ударил в солнечное сплетение. 

Иностранец согнулся, выронил книжку и опустился на корточки. 

- What are you doing? – прохрипел он.

- Это вам, суки, за олимпиаду! – ответил по-русски Витя и, отойдя, стал нарочито медленно перебирать содержимое полок, держа окружающих в периферическом поле зрения. 

Иностранец всё-таки смог выпрямиться и медленно поплёлся к выходу, а двое находившихся рядом и наверняка видевших эпизод мужчин отвернулись, делая вид.

Витя проторчал в букинисте ещё минут пять, ничего не купив, и неспешно вышел. Иностранца на улице не было. Бабочкин, пару раз оглянувшись, вернулся через ближайший проходной двор, и уже дома, представив возможные последствия своего поступка, по настоящему испугался, причём, страх этот не исчез, и его преодоление стало неотъемлемой и волнующей частью его охоты.

Будучи по природе трусоват, Витя выбирал слабых. Он мог запросто, вежливо заговорив или выказав некое внимание, оскорбить старика, беременную женщину или худосочного подростка, но схлестнуться с каким-нибудь здоровенным или облечённым властью индивидуумом ему совсем не хотелось, и он оправдывал это тем, что такая экспериментальная модель не соответствовала его научным задачам.   

С законом Бабочкин столкнулся после инцидента в кинотеатре, когда в полупустом зале сначала уселся, развалясь, перед парой предпенсионного возраста, пришедшей со внучкой лет семи, заслонив им пятую часть экрана. Люди эти сначала на провокацию не повелись, а попросту переместились на несколько кресел вправо, и Вите также пришлось передвинуться и принять прежнюю позу. И вновь, никак не выказав возмущения, семья встала и перешла в другой ряд, вслед за чем Бабочкин был вынужден приподняться и сесть за ними. В темноте он видел, как женщина зашептала что-то на ухо мужу, видимо, призывая покинуть кинозал. В ответ Витя пообещал, что будет ждать его на улице, но, хотя сказал он это приглушённым голосом, сидевшие поблизости люди услышали и обернулись. 

Пара явно находилась в замешательстве, подобно двум крысам с крысёнком, которые могли уйти из экспериментальной клетки только через участок с подведённым к полу электротоком. Девочка вообще ничего не понимала, молча поворачиваясь то к бабушке, то к деду. Последний, наконец, обернулся и тут же получил удар, сломавший переносицу и очки, и отбросивший его на передний ряд кресел. Витя же преспокойно поднялся, вышел через прикрытую пологом незакрытую дверь зала на улицу и неспешно побрёл по направлению к автобусной остановке, но передумал и решил сначала зайти в подвернувшийся бар выпить пару кружек пива со скумбрией и солёной соломкой, где его и задержали.

А дальше были очные ставки, свидетели и адвокат, обосновавший перспективу тюремного заключения сроком от двух лет с альтернативой условного наказания, после чего Бабочкину, активировав медицинские связи, пришлось стать хроническим сердечником, постоянно обследовавшимся и лечившимся стационарно и амбулаторно. Дома и в институте он рассказал, что стал жертвой провокации, руководство и Нетребина отнеслись к этому отстранённо, а поскольку научного материала у него было накоплено более, чем достаточно, на случившееся попросту брезгливо закрыли глаза и не использовали возможность вышвырнуть его из учреждения, так как, говоря по правде, связываться с Витей никто не хотел.      

В итоге он выплатил определённую сумму потерпевшему, потерял полгода экспериментальной работы, стал официально страдающим стенокардией второй степени, которая, как оказалось, у него действительно была, и переключился на изучение моделей поведения, не связанных с очевидной агрессией…

Профессор Нетребина, которой прочили, несмотря на пенсионный возраст, долгое заведывание лабораторией, умерла неожиданно, во сне. На следующий день издали приказ об исполняющем обязанности завлаба, которым впопыхах назначили Бабочкина. Однако, когда объявили конкурс на замещение вакантной должности, его вызвали в дирекцию и честно сообщили, что предварительно согласовали появление доктора наук из другого института и надеются на понимание.

Витя, уже успевший обжиться в профессорском кабинете, тайком проанализировать записные книжки Нетребиной и выбросить на помойку её личные вещи, предполагал, что ситуация может развиваться именно таким образом и психологически оказался к ней готов. Поэтому при обсуждении формальных вопросов, связанных с процедурой избрания, прежде чем согласиться взять в нужный момент самоотвод, он завёл разговор о возможности защиты докторской диссертации. Ему пошли навстречу, предложив для начала сделать короткий, почти тезисный доклад на ближайшем открытом заседании Учёного совета, дополнительно включив его в повестку дня.      

Времени на подготовку доклада оставалось мало, но дело было не в этом, поскольку у Бабочкина, несмотря на большое количество экспериментальных данных, отсутствовала стержневая идея, на которую можно было бы их нанизать, грамотно приготовить, украсить и подать в качестве изысканного диссертационного блюда.           

Такую оригинальную мысль он нашёл в одном из блокнотов покойной. На первый взгляд она шла вразрез с выстраиваемой им концепцией, но зацепившись, Витя стал критически и скрупулёзно пересматривать собственные умозаключения и был вознаграждён озарением, после чего, объяснив ситуацию жене и тратя на сон не более трёх часов, полностью пересмотрел, а затем и переписал подготовленные положения и исходящие из них выводы. Всё, что раньше казалось ему сложносочинённым, упростилось, встало на места, и уже не как раньше, наподобие замочной скважины, а прозрачным панорамным окном открыло многополосную магистраль дальнейших исследований для нескольких поколений учёных. 

Доклад вызвал неподдельный интерес и всеобщее одобрение. Трое профессоров из разных учреждений, входившие в состав Учёного совета, сразу по его окончании дали согласие оппонировать, а вскоре утвердили и день предзащиты, но завлабом Бабочкина всё ж не назначили...

Новый заведующий, которого Витя знал по научным трудам, оказался ещё и, как говорится, нормальным мужиком, не влезавшим в мелочи и не обращавшим внимание на слухи и пересуды. Он сразу оценил перспективы и стал активно помогать, словно извиняясь за то, что занял чужое место.

Защита, на которую собралось множество народа, заполнившего конференц-зал и даже стоявшего за его открытыми дверями, прошла быстро и гладко, без каких-либо отклонений от обычного сценария. После того как объявили итоги тайного голосования, зафиксировавшие сухую победу Бабочкина со счётом 23 : 0, и председатель Учёного совета вполголоса произнёс дежурную шутку об открытии доступа к телу, присутствующие поочерёдно начали подходить к утомлённому диссертанту, ещё не осознавшему изменения в своём статусе, жать руку, поздравлять, желать  дальнейших успехов и благодарить. Одной из последних приблизилась постаревшая Лариса Альбертовна, поцеловала в щёку и, легонько укусив за мочку уха, загадочно прошептала: «Надо же, Витюша, и это у тебя проскочило…». Но для него её слова и их интонация уже значили не больше, чем позапрошлогодний колокольный звон.

По материалам диссертации Бабочкин издал монографию и научно-популярную книгу, приводя известные и новые параллели в поведении животных и людей, и даже попробовал написать нечто футуристическое из области художественной фантастики, но последнее явно не удалось. А вот научпопом он увлёкся и со временем произвёл на свет серию подобных книжек, прослыв популяризатором. Грехи его забылись, да и вспоминать их стало почти некому, поскольку в институте появился новый директор, протащивший своего заместителя, а в лабораториях постепенно сменился руководящий состав. 

Теперь общением с ним не стеснялись, а гордились, цитируя ироничные фразы и шутки, смысл которых становился понятен сразу, а подтекст – погодя, да так, что уже казался Витиному собеседнику собственным умозаключением и, некоторое время спустя, при соблюдении безупречной вежливости, сотрудники института возненавидели друг друга настолько, что даже внутри сложившихся и вновь образовывавшихся группировок существовали заложенные, подобно минам замедленного действия, тайные разногласия.

Что же касается Бабочкина, то он, оставаясь по совместительству на ставке ведущего научного сотрудника лаборатории, занял университетскую кафедру.

Студенты его любили…