ШЁПОТ 

- Ванька, ты слышишь? Тревога!

- Я не хочу в бомбоубежище. Там страшно...

- Мы туда не пойдём. Сил уже нету. И не спасёт оно при прямом попадании.

- Лизонька, а правда, что детский садик разбомбили? 

- Ещё осенью… Хорошо, что мы тебя туда не отдали.

- Тогда бы я тоже умер?

- Не знаю, Ванька. Может, и откопали бы. Хотя, там всех сразу. Вместе с воспитательницами. 

- А если б я умер, то на небушко бы попал?

- Конечно.

- К ангелам?

- Да, Ванька, да.

- Там яблоков мог бы покушать?

- А ну-ка, отойди от окна! Осколок попадёт – и всё!

- Там же доски, фанерка...

- Пробьёт он насквозь и фанерку и тебя. Надо же, был ниже подоконника… На чём подрос-то? На жмыхе?

Лиза приподнялась на кровати, с трудом отвалила к стене два укрывавших её ватных одеяла и сползла. Спала она в валенках, шерстяных штопаных шароварах, свитере с отвисшим воротом, большемерной материнской кофте и вязаной шапочке, поверх которой укутывалась дырявым пуховым платком.

     - Ты чего встаёшь? – Ванька отошёл от подоконника, теребя развязанные тесёмки шапки-ушанки, спускавшиеся на потёртый ворот меховой перешитой кацавейки, скрывавшей несколько надетых друг на друга нижних одёжек. Его валенки были не в меру большими и высокими, покрывавшими колени и заставлявшими передвигаться мелкими полотёрскими шажками.

- Сейчас, одеял в угол набросаю, там и пересидим, - ответила Лиза и, отклонившись всем телом, стянула с кровати вместе с одеялами покрытый ржавыми пятнами матрац. – А я и не заметила, как ты вылез-то. Совсем отключилась. Замёрз?

- Не очень, - ответил Ванька, привычно помогая подтащить матрац в пустой угол комнаты. 

- Сейчас налёт переждём и времянку затопим...

- Налёт будет или обстрел?

- Не знаю, что они сегодня придумали. Может, и то и другое.

- А чем топить будем?

- У нас ножка от табуретки осталась, несколько книжек, и спичек пол коробка.

- А потом?

- Ещё есть два стула, кресло, сервант… Скоро и на улице тепло станет...

- Может, сейчас затопим?

- Нельзя. Надо трубу в окно выставить, иначе угорим тут от дыма. Я ж говорю, переждём…

- Лизонька, а скоро тепло станет?

- Теперь уже скоро. И к первому мая паёк прибавят, и семена, я в очереди слыхала, раздадут на рассаду. Будем с тобой капусту, морковку растить.

- Дома?

- Нет, каждому участочек выделят, там, где земля есть.

- На кладбище?

- Типун тебе на язык, Ванька! В скверах, в парках, на клумбах, где раньше цветы сажали… Ты потерпи маленько, самое страшное уже позади. Скоро трамваи пустят, и наш тоже, маршрут номер девять…

- Поедем кататься?

- Конечно. Люди ж не зря отбывают трудовую повинность, чистят дороги, убирают снег, лёд. Да и дожди начались, смывают…

- Скорей бы папуля с фронта пришёл...

- Придёт обязательно, Ванька. Фашистов прогонит и придёт. Будем жить, как раньше, семьёй, - Лиза испугалась случайно вырвавшимся словам, надеясь, что брат не придаст им значения.

- Без мамы с бабулей, - неумолимо вымолвил он.

Лиза замолкла, не ведая, что сказать. Бабушка умерла первой, и её похоронили в гробу, хотя, возможно, рабочие его потом перепродали или использовали на дрова несмотря на то, что мама дала им денег и серьги с агатом.

- Мы с тобой живы, благодаря им. Они с нами делились тем, что могли скушать сами. Сначала бабушка пожертвовала собой, а потом мама. Она и сейчас нас кормит, карточки-то её мы не сдали, отовариваем до сих пор. И кольцо можем на спички обменять. 

- Карточки у нас не отнимут? 

- Если узнают, отнимут. Поэтому, мало ли, придут с проверкой, спросят, так ты молчи, что мы маму на улицу отволокли!

- Мы правильно сделали, Лизонька?

- Нет. Но у нас другого выхода не было. И её быстро забрали и схоронили. Бригады такие ездят и собирают пеленашек.  

- Тоже на небушко? К ангелам?

- Да, Ванька, да. Плохо, что санки у нас украли, но сейчас-то они уже почти без надобности. Пережили мы самое страшное, - неуверенно повторила она. – Скоро и баню запустят. Пойдём с тобой мыться, и вши с нас сбегут.

 - Я в прошлый раз с папой ходил. Теперь пойду с женщинами? 

- Тебе ещё можно, и даже если бы ты был взрослым, то на это сейчас никто и внимания не обратит. Все выглядят как старики, и я как старушка. Тем более, с палочкой бабушкиной хожу. А как без неё-то? Упала бы и замёрзла, - она вспомнила как, когда уже мать слегла, ходила одна в лютый мороз, опираясь на палку, падая, вставая и перелезая с её помощью через замёрзшие трупы, потому что обходить их было гораздо…   

 - Лизонька, а водичка у нас есть? – спросил Ванька.

- Есть немножко. Литр-полтора. Завтра надо опять идти. И за хлебом.

- Я с тобой пойду.

- Посмотрим, Ванька. Кто сможет, тот и пойдёт. Как знать, вдруг и тебе придётся, неровен час… Знаешь, на всякий случай, если со мной чего, ну, не вернусь если, ты к людям беги. Они тебя в детский дом определят.

- Не хочу в детский дом.

- Дурачок… Там хоть покормят. Да я б и сама тебя отвела, если бы знала, куда. А ты что, пить хочешь?

- Немножко.

- Как печку затопим, нагреем и попьёшь. Холодную не пей.

-  А можно водички с солью?

- Нет у нас соли, Ванька. Да и пить будет только больше хотеться, даже умереть можно. 

- Я и так умру.

- Не выдумывай! Мне, может, ещё на работу удастся устроиться, - Лиза глубоко вздохнула, зная, что раньше чем с шестнадцати, то есть через пять лет, её на завод или фабрику не возьмут, и подумала, что пока мама работала, у них были хоть какие-то деньги, да и те обесценились практически до нуля.  

Её едва начавшиеся размышления оборвал резкий свистящий звук летящего снаряда.

- В угол! – скомандовала она, вжимаясь узенькими лопатками в камень, одной рукой дёрнув на себя стоявшего брата, а другой натягивая на него одеяло, будто оно могло его защитить. – Не бойся. Тот, который свистит – не наш.

- Я знаю, - спокойно и взросло сказал Ванька. Снарядов он уже давно не боялся.

Раздался ещё один свист, потом ещё и ещё, и это означало, что снаряды рвутся далеко от них, с перелётом. В многочасовых очередях за хлебом, занимаемых с ночи и нередко выстаиваемых напрасно, часто говорили, что снаряд «предназначенный», Лиза, ставшая за полгода практически взрослой, долго не понимала значения этого слова, либо совсем беззвучен, либо издаёт тихий шелест, как будто шепчет.

- Лизонька, а как называется белая булочка, которую тогда, давно, нам бабуля маслом намазывала? – тихо спросил Ванька, поднимая на неё исхудавшее серое лицо. 

 - Батон, - ответила сестра, наклоняясь и непослушными пальцами завязывая тесёмки его ушанки. Она знала, что на рынке-толкучке можно было найти зачерствевшую булку, но выменять её, кроме как на материнское обручальное кольцо, было не на что, а кольцо решила сберечь на самый крайний, смертельный случай.   

- Бабуля и блинчики пекла, - опять заскулил Ванька. 

- Скоро мы всё это будем есть, - Лиза решила отвлечь его, включая в игру. – И кашу гречневую с молочком, и сметанку, и колбаску ломтиками, и шкварки, и даже пирожные... Всего будет вдоволь…

- Вдоволь… - мечтательно повторил Ванька. - Сами наедимся от пуза и немцев накормим…

Они переключились на разговоры о еде, вспоминая съедобные наименования и уже не обращая внимания на свист снарядов, к которым прибавился самолётный гул, а затем и вой авиабомб, разрывавшихся где-то неподалёку, но и не совсем рядом.

  - Лизонька, - брат приподнял голову и посмотрел на неё когда-то ярко-голубыми, а нынче потускневшими глазами. – Это правда, что люди людей едят?

- Неправда! - твёрдо сказала Лиза, вспомнив про продававшийся на толкучке студень.

- А товарищ Сталин тоже голодает?

- Товарищ Сталин в Москве, там блокады нет.

- А товарищ Жданов?

- Он в Ленинграде, значит голодает, как все, - ответила Лиза, на этот раз вспомнив разговоры про драку за картофельные очистки, выброшенные у какой-то спецстоловой и, улыбнувшись, добавила: - Ты очень хороший, Ванька. Только больно уж ласковый для этого времени…

Неожиданно настала тишина, и они, прижавшись друг к другу, замерли, вслушиваясь в неё. 

- Лизонька, а кто это шепчет?