Gella

 

О многом

 

КЛАДБИЩЕ


 

Всё разбито в аккурат

На квадратики,

Здесь инсультники лежат,

Тут – инфарктники,

Травостой сплошной покрыл

Цепким панцирем

Тех, кто заживо прогнил

Ранним канцером.

Каждый что-то довершить

Мог, наверное,

И хотел осуществить

Сокровенное.

Не от страху померли,

Не из корысти,

А от совести слегли,

Да от гордости,

Из-за лающей молвы

Гуда медного,

Да за то, что были вы

Выше среднего,

Разбегались на верняк,

Все с задатками,

Но навек остались так,

Кандидатами.

Под травинками в росе

Захоронены,

Все обузданы и все

Урезонены.

Опоздал вас уберечь

Плач старушечий,

Да подрагиванье плеч

Их игрушечных,

В кулачке зажат пучок

Можжевеловый…

- Скажи, Господи, за что?

Чем прогневала?

Февраль 1987


 

***


 

ДЕТСКОЕ


 

Для молодых старушек,

Для ледяных лягушек,

Для слюдяных окошек

И для драчливых кошек,

Для полосатых рыбок,

Бабушкиных улыбок,

Для жеребят игривых

И для дождей плаксивых,

Для плюшевого мишки,

Будущего братишки,

Для ручейков хрустальных,

Игр зайчат зеркальных…

Хоть и не очень ловки

Милые зарисовки,

Гнев поумерьте малость.

Всё-таки, я старалась.

Апрель 1987


 

***


 

БЛИЦ


 

Всё было как обычно: стёртость лиц

В притихшем зале, шелест платьев шумный,

Свет чересчур, соперник хитроумный.

Всё как всегда. Играл гроссмейстер блиц.


 

Гроссмейстер ждал… Секунды застучат,

И разлетится под копытом гравий…

Вот стрелка, дёрнувшись, пошла направо,

Отсчитывая срок его солдат.


 

Взметнулись гривы белых кобылиц,

Белки их глаз налились цветом алым,

Кровь распахнула стенки капиллярам,

И наступил короткий страшный блиц.


 

Пошла пехота молча, напролом,

Устало, обречённо, отрешённо,

Вновь умирать, чтоб вновь быть воскрешённой

За чёрно-белым клетчатым столом.


 

- Хочу слона, гроссмейстер, - шёпоток,

Духи, перчатки… Боже… Королева!

Король кивнул и поскакал налево

Сквозь редкий и обугленный лесок,


 

А фланг был тих и утопал в пыли

Безрадостной, безжизненной и серой,

Лишь медленно хромого офицера

Две сонных пешки на расстрел вели…


 

Неуправляем вдруг стал ход игры,

Ошибся слон убого, по слоновьи

И рухнул, всё кругом забрызгав кровью

Из горловой зияющей дыры.


 

Занервничал король, ускорив шаг,

А на престол карабкалась измена,

Но офицер прикрыл его отменно,

Одной рукой удерживая флаг.


 

Фанфары смолкли, снова раздались.

Враг наступал решительно и твёрдо.

Смешной и несмышлёной конской мордой

Выглядывала грусть из-за кулис.


 

Уже солдаты грабили обоз

И ни о чём не помышляли боле,

И мирно увядал на битом поле

Букетик тихих, горестных мимоз.


 

Неподалёку, справа от стола,

На палку опираясь неуклюже,

Беспомощно и зло смеялся Лужин

В порезах от оконного стекла.

Апрель 1987


 

***


 

Вязкая слякоть.

Комната. Сплин.

Здравствуй, собака,

Кличкой Алтын.

Что неумело

Лапу даешь?

Черная с белым,

Как ты живешь?

Как поживаешь?

Нет ли врагов?

Часто ли лаешь,

И на кого?

Как переводишь

Наши слова?

Чем в огороде пахнет трава?

Сильно ли стынет

Лес у реки?

Стали какими

Чудо-щенки?

Ишь, завиляла

Дивным хвостом...

Где ты гуляла?

Там, за мостом?


 

...Ты же два года

Как умерла.

Хитрая морда.

Снова пришла.

Май 1987

***

НЕОКОНЧЕННЫЙ ПОРТРЕТ


 

Выберу свет и время,

Чтоб не успеть сфальшивить,

Чтобы ложились тени

Слева, и небольшие.

Столик на гнутых ножках

Очень придётся кстати.

Я на него наброшу

Чистольняную скатерть,

Быстро её расправлю

На полировке гладкой…

Нет, лучше так оставлю,

Чтоб обозначить складку

И, отобрав особо

Несколько алых вишен,

Так разломлю их, чтобы

Косточки стало видно,

Выложу их в усталой

Полуулыбке грешной,

Ну а повыше малость

Расположу черешню,

Чтоб черенок и листик

Набок чуть-чуть смотрели,

Фон же подкрашу кистью

Розовой акварелью.

Выжду… Неторопливо

Фон положу повторно,

После возьму две сливы

Миндалевидной формы

И, намочив слегка их

В струйке воды неспешной,

Бережно раскидаю

Над черенком черешни

И оконтурю сверху

Чёрной чертой жестокой,

Снизу – таким же цветом,

Только слегка, намёком,

И наберу пшеницы

Две полновесных пясти,

Чтобы могли струиться

Зёрнышки из-под пальцев.

Июнь 1987


 

***


 

СКАЗКА ПРО СОБАК.


 

- «И зачем нам посылает Бог дочек?

Что ж могу я рассказать? Что ты хочешь?

Моим сказкам тридцать лет миновало,

Ни конца не помню их, ни начала,

Только «жил да был», а кто – забыл, каюсь.

Что ж поделать? Сочинить попытаюсь.

Будь потише, окажи мне услугу.

В общем, слушай.


 

Полюбили друг друга

Две собаки настоящей любовью,

И была одна из них с родословной,

А вторую просто Жучкою звали.

Ни ошейника на ней, ни медалей,

Ни жетона, поводка, прочих штучек…

Говоря короче, Жучка как Жучка.

Псом домашним был породистый сеттер

С шерстью медною и быстрый как ветер,

И медалей ряд, по три за пол-года,

Украшали чемпиона породы.

На собаку ту едва не молились,

Но однажды всё же не уследили.

Как-то утром сеттер, громко залаяв,

На прогулке убежал от хозяев,

«Увязался за невзрачной дворняжкой

И пропал с тех пор бесследно, бедняжка», -

Так хозяин говорил, чуть не плача.

Но на самом деле было иначе:

Уронив престиж, а с ним и награды,

Чемпион влюбился с первого взгляда.

В эти дни узнал наш сеттер немало,

Частью сам, а что-то Жучка сказала:

Как хранят деревья под землёй корни,

Где таится страшный зверь – дворник,

Что нет дома холодней новостройки

И что самый вкусный хлеб – на помойке,

Где глазами окна заполночь светят,

Что жестокими бывают и дети…

Словом, сеттер брал охотно уроки,

А хозяева прождали все сроки,

Объявление давали в газете,

Почтальону указали приметы,

Допросили всех мальчишек дворовых,

Подключили сыскарей-участковых

И в конце концов запеленговали,

Впрочем, сеттер с Жучкой и не скрывались.

Повстречавшись у хоккейной коробки

Не умчались, а пошли к людям робко.

Хвост поджав, молил наш пёс еле слышно,

Мол, хозяин, извини, так уж вышло,

А хозяин будто ждал, и в мгновенье

Нацепил собаке строгий ошейник.

На людей дворняжка с сеттером лают,

Говорят им… Люди не понимают!

До дверей их Жучка сопровождала,

Хоть и камнем, и ногой перепало,

Вечер, ночку на асфальте сидела,

Всё на окна, где жил сеттер, глядела,

Но хозяин был жестоким, да мудрым,

И гулять его повёл только утром,

А до этого подкладывал в миску

Мясо, косточки и сахар ребристый,

Но не радовался сеттер и гордо

Отворачивал красивую морду.

Словом, выйдя погулять утром ранним,

Пёс с хозяином уж были врагами.

Словно пленник сеттер шёл, как невольник,

Поспешит – шипы врезаются больно.

И сломила чемпиона жестокость,

Он прильнул к ноге хозяина боком,

А хозяин, обманувшись, ослабил

Поводка коротковатую тягу…

Пёс из обруча, как будто учился,

Резко вынырнул и освободился,

Отбежал на десять метров, и с лаем

К нему бросилась дворняжка шальная.

Напряглось лицо хозяина сталью,

А собак уж поминайте как звали,

Устремились догонять своё счастье,

А во двор теперь ходили нечасто.

Только днём пенсионерки-старухи

Их порой встречая, множили слухи.

Но хозяин не желал расставаться

С чемпионом, и не думал сдаваться,

А, напротив, месть задумал такую,

Что преступнику покажется всуе.

В день воскресный как-то встав спозаранку

Во дворе припрятал с ядом приманку,

Рассчитав, что псом своим не рискует,

Аж кто-кто, а он отраву почует,

А дворняжка второпях ошибётся

И отравится, а сеттер вернётся.

Что касается других собачонок,

Кои не были как сеттер учёны,

То до этих вовсе не было дела

Никакого. И душа не болела.

А погиб как раз щенок несмышлёный,

Отыскавший тот кусок затаённый,

И с тех пор за сотню метров отраву

Обходила вся собачья орава.

Но случилось то, что для людей – горе:

Днём залезли в дом хозяина воры

И, втянув от страха головы в плечи,

Выносили через чёрный ход вещи,

Но лишь вышли из парадной на метр,

Им дорогу преградил рыжий сеттер,

Рядом скалилась дворняжка простая.

Побежали воры, вещи бросая,

А собаки разлеглись на асфальте,

И глаза их были полными счастья,

Лучик солнца в них плясал, отражённый…

Прибежал хозяин оповещённый,

Изумился, но всё понял мгновенно

И собакам подал руку степенно,

Совмещая это с низким поклоном,

Первой – Жучке, а затем – чемпиону.

А собаки тут же быстренько встали

И смущённо ему лапы подали.

Все затем таскали вещи обратно,

Кто руками, кто зубами, понятно,

Пообедали все вместе в квартире

И с тех пор зажили в ласке и в мире.»


 

- «Папа, я ведь с этой сказкой знакома,

Только вышло всё совсем по-другому.

Мне собаки во дворе рассказали,

Что дворняжку Жучку Жулькою звали,

А породистого пса звали Ромул.

Раньше я была с ним даже знакома.

Всё, что ты мне рассказал, в целом, правда,

Про воров и про собачью отраву,

Но конец придумав столь захолустный,

Понапрасну пощадил мои чувства.

Так что выслушай меня теперь, ладно?

…Только воры подались из парадной,

На пути два пса хвостами им машут,

Мол, оставьте вещи, коли не ваши.

Поначалу воры даже хотели

Проскочить с вещами, но их затея

Провалилась, потому что собаки

Моментально обе ринулись в драку.

Воры кинулись бежать, бросив вещи,

Но один из них остался на месте,

Вынул нож, что острой бритвы острее

И ударил прямо в медную шею…

Люди драку стороной обходили.

Ну подумаешь, собаку убили?

Рады были бы помочь, да чего там…

Есть у всех свои дела и заботы.

Тут едва собачье дрогнуло ухо,

Лапы задние подвинулись к брюху,

Задрожали мышцы, но распрямились.

Поднимался пёс, красивый и сильный,

И смешной, и гордый одновременно…

И застыли люди в оцепененье,

И сказали люди: «Вот, чёрт живучий!»,

Ну а сеттер тихо на ухо Жучке

Проскулил: «Ты подожди здесь немного,

И хозяину скажи, ради Бога,

Объясни, что вещи целы-сохранны,

Да что очень я любил его, ладно?

Хоть я, в общем-то, простая собака…»

И пошёл на каменеющих лапах,

Растворяясь в темноте подворотни.

День обычный был. Среда или вторник…

Дальше всё как ты сказал, получилось:

К дому резвое такси подскочило,

Пулей вылетел оттуда хозяин,

Начал вещи собирать, причитая.

Жучка бросилась к нему: то залает,
То за полу пиджака его тянет,

То замрёт, то отбежит на два метра,

Мол, хозяин, поспеши и не мешкай!

Тут хозяин, наконец, догадался

И, всё бросив, за дворняжкой помчался.

След легко по каплям крови держали,

И нашли-то сразу, но опоздали.

Не успели. Не смогли. Не сумели…

Встал хозяин перед псом на колени,

А дворняжка языком полизала

Застывающую кровь и сбежала.

Человек стоял над мёртвой собакой

Бессловесно. Без движенья. И плакал.

Время стало для него незаметным.

Тут дворняжка приплелась неприметно,

Проскулила также, с миром прощаясь,

И упала рядом, воздух хватая,

Серым туловищем раз содрогнулась,

В кольца пламенные носом уткнулась.

Умерла дворняга… Через мгновенье

С человека спало оцепененье,

Вновь догадка его мозг озарила,

И направился туда, где зарыл он

Яд, щенка убивший, тоесть ребёнка,

Про который знали все собачонки.

Яда не было. Лишь только остатки,

Четырёх дворняжих лап отпечатки

Меж пучками бурой травки примятой…

Человек сходил домой за лопатой,

Вырыл яму в один метр глубиною,

Полтора длиной и метр шириною

Под молоденькой задумчивой липой,

Побросал туда собак и засыпал.

Бугорок уже тот мало приметен,

Ты и сам не раз ходил в этом месте».


 

- «Да, действительно, теперь вспоминаю,

Там частенько детский садик гуляет,

И трава немножко, вроде, погуще,

Впрочем, что я говорю? Может лучше

Мы обсудим Кая с Гердою, что ли?

Или, на худой конец, Мумми-Троля?»


 

- «Папа, это тоже грустные сказки.

Помолчи еще минутку, будь ласков,

Так как повести в родном переулке

Нет печальней, чем о Ромуле с Жулькой,

Хотя дальше всё не так уж и плохо.

Поскулил хозяин малость, поохал,

И поставил в своей памяти точку,

Прикупив себе другого щеночка,

Да зажил с тех пор с супругой спокойно.

Сеттер умер. Что ж? Да здравствует пойнтер!

Будто вовсе ничего не случилось…

Ты прости, что я тебя огорчила…


 

Папа, если у тебя будут деньги,

То давай махнём с тобой в воскресенье

На базар, что называется рынок,

Где зверюшек продают разных, рыбок,

Попугаев, канареечек всяких…

Вдруг там будут продаваться… собаки?»

Декабрь 1987 – февраль 1988


 

***


 

СТАРИК


 

Какой подоконник узкий… Локтей, и тех не поставить,

Тем паче горшков цветочных с задумчивыми цветами…

Зато есть другое право: подъехав к окну вплотную,

Уставиться в зазеркалье, где белым тоска рисует…

Кто там на снегу толчётся? Мальчишки или собаки?

Глаза уже вдаль не видят. Проклятая катаракта.

Однако довольно зябко сквозь рамы несёт метелью.

Схалтурили молодые… Заделали плохо щели,

Хотя и не виноваты, что так у них получилось.

Старались, но что поделать? Работать-то разучились!

Неверия стало много, а веры осталось мало.

Всё старое сокрушили, а нового не создали…

Как странно, что в новостройке бывает особо скучно.

И время стоит. Скорей бы вернулась из школы внучка…

Как пусто и одиноко… Не то, что в квартире старой,

В коммуне трёхкоридорной за Нарвской шальной заставой.


 

Вот чёртово наважденье… Портьеры задвинуть, что ли?

Не скроешься, всё едино, от глаз этих застекольных,

Покойных и неподкупных, меняющих только цветность,

Раскаявшихся, усталых, всевидящих, бесконечных,

Сереющих укоризной в прищуре ресниц отцовых

С единственной однодневной побывки сорок второго.

Я вскоре и сам оставил на маму с сестрёнкой город,

И что не видал их боле, так всё это голод. Голод.

Вот в чём пред отцом повинен, что не отыскал могилы.

Утеряна похоронка. Забыли. Не приходила.


 

Глаза изменились цветом. Взгляд серый исчез куда-то.

Наплыли взамен пустыни глаз карих меньшого брата.

Как было легко и просто отстаивать старших право,

Его от беды спасая в жестоких дворовых драках.

И помню, как было страшно, прижавшись к тюремной щели,

Этапный услышать шёпот: попал во враги. Расстрелян.

Мальчишка. Почти ребёнок. Ни выяснить, ни проверить,

А знаешь, как было трудно во всё потом верить? Верить.

Да я и сегодня помню тот лучик, что мозг прорезал,

Когда твой затылок мушкой нашёл сумасшедший цезарь.


 

Нет. Нужно остановиться. Не смотрит никто. ИХ НЕТУ!

Над блочными коробами домовыми только небо.

Мои-то, небось, решили, что сделать тут после смерти

Моей. Как поставить мебель? Какие обои клеить?

Картиночку, занавески, да люстрочку. Бра получше.

А жить кто потом здесь будет? Так хочется, чтобы внучка…


 

Нет. Лучше остановиться. Иначе не спрыгнешь с круга,

Зациклишься, подчинившись навязчивым мыслям-слугам.

Зима задувает в стёкла как будто ребёнок плачет.

Включить телевизор? Пусто. Дешёвые передачи.

Холодный эфир. Им дела до пенсионеров нету.

Придётся дождаться зятя, когда принесёт газеты.

Как женщина жду всё время. Днём – вечера, ночью – утра,

А если сказать точнее, явления смерти мудрой,

Прислушиваясь, как в теле замедленно происходят

Невидимые процессы, задуманные природой.

Наверно, глупей на свете занятия не отыщешь,

Чем вслушиваться как бродит по клеткам бесцветным пища.

А хочется спать ночами спокойно и беспробудно,

И днём чтобы было в доме радушно и многолюдно,

И чтобы менялись гости со временем понемножку,

И чтобы была собака, ну, или хотя бы кошка,

И чтобы смогли сгибаться негнущиеся колени

Достаточно, чтоб спуститься по серым крутым ступеням,

Чтоб выйти на свежий воздух из вечно сырой парадной,

Хлебнуть, задыхаясь ветром, морозящую прохладу,

И к небу подняв глазницы с немеющими зрачками,

Увидеть глаза зовущие вечно красивой мамы,

И чтоб было лучше видно, упасть на сырую землю,

Лопатками ощущая не лёд, не асфальт, а сено,

Раскинуть ладони накрест, сухую траву сминая,

И крикнуть глазам зовущим: «Иду! Я иду, родная!»

Март-апрель 1988


 

***


 

СКРИПАЧ


 

Скрипач безумный извлекал

Вздох скрипки-сумасбродки.

Его костлявая рука

Взлетала к подбородку.

Держась за лезвие смычка,

Он гриф вознёс над плахой,

Полою правой пиджака

Открыв кусок рубахи.

Диагонально мел виска

Пересекала жила,

Небрежно бритая щека

Треть деки заслонила,

Конец измятого платка

Торчал из брюк, не спрятан,

И весь скрипач до ми-колка

Был внешне неопрятен,

Но было что-то на века

В его смешной породе,

И лился звук вдоль потолка

В подземном переходе.

Июль 1988


 

***


 

ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ


 

Он был лишён полезных предпосылок,

Из-за чего впоследствии страдал.

Как видно, что-то в школе упустили

И из родных никто не подсказал,

А может дефицит мужского мненья

Всему виной? Ведь не было отца,

Как денег, шмоток, комнаты отдельной,

Тем более квартиры. Рос пацан

Среди таких же пацанов весёлых,

Мечтающих, кто плавать, кто летать,

Без всякого труда окончил школу

И начал кое-что соображать.

Сопоставлял дела и разговоры,

Дивясь, глядел, как капала слюна

С экрана, где заслуженные воры

Ловили пиджаками ордена,

Просматривал центральную газету,

Где правды было – в пол её цены,

Рукой трусливой заполнял анкеты,

Как будто на углу снимал штаны.

Стихи, слова… Всё было под запретом,

От нового до ветхой старины,

И уезжали дивные поэты

Припасть к руке неведомой страны.

Объяв пространство от перил до стенки,

Как кактусы в колючках и в пыли,

На всех иерархических ступеньках

Избранники избранников цвели.

Старела мать, а сын смирял свой норов,

Учась ловить слетавшее словцо,

Когда кто-либо из функционёров

С довольным видом лгал ему в лицо.

Он стал глухим к борьбе различных мнений,

Хоть и не вдруг, не сразу, не легко.

Он стал как все, и это поколенье

Во многом походило на него.

Октябрь 1988


 

***


 

Мне кажется порой, что я вас ненавижу,

Коллеги и друзья, парящие легко,

Не потому, что я витаю чуть пониже,

А потому что вы взлетели высоко.

Мне нестерпимо жаль рубцов на вашем теле,

Ушибов, синяков, потёртости локтей

Хронической. Ну что ж? Вы этого хотели.

Вам было суждено всё это захотеть.

Во мне живёт чудак, что часто небо крестит

И мечется, спешит с соломкою в руках,

Чтоб вовремя попасть на то гнилое место,

Куда вас приземлят, оставив в дураках.

Друзья мои, друзья… Любезные химеры…

Смотрящие в себя ревнители основ…

Я плюнул бы на вас давно… Мешает вера,

Надежда вслед кричит, и слёзы льёт любовь.

Январь 1989


 

***


 

БОЛЬНИЧНЫЙ АКВАРИУМ


 

Время длится не спеша

И, поверхностно дыша,

Взгляд упёрли лица-маски

В усечённый сверху шар

На подставке из пластмассы.


 

Окружён водой в стекле

Тонких водорослей лес,

Изумрудный и лохматый,

И танцует полонез

Разноцветье рыб хвостатых.


 

Обнимает лампы свет

Восхитительный балет,

Обращая в зрячий камень

Забинтованных калек

С полумёртвыми руками.


 

И, колышими слегка

За округлые бока,

Изнутри к стеклу прилипли

В три с полтиною витка

Одноногие улитки.


 

Широко раскрытый рот

Поглощает кислород,

Воду медленно вдыхая,

И рассеянно гребёт

В сфере рыба золотая.

Апрель 1989


 

***


 

КОНЯМ ЛЕНИНГРАДА


 

Впряжённые в колесницы,

Спиной ожидая плеть,

Вы рвались освободиться,

Сбежать, ускакать, взлететь.

Вы шеи вздымали гордо,

Вперёд устремив зрачки,

Туда, где б втыкались в горло

Травы луговой клинки,

Где ласковые кобылы

Не ломаные трудом

От мух и слепней постылых

Отмахивались хвостом,

Где небо из перламутра

И из бирюзы река,

Где вечера нет и утра,

Конюшни и седока,

Ударов с оттягом, смаху

И скудости фуража,

Пяти поколений страха

Карающего ножа,

В суставах привычной боли,

Обмана в людских словах…

О, как вы рвались на волю,

Безумные существа!

Какая дурная сила

Гнала поперёк судьбы,

Вздувала на шеях жилы

И ставила на дыбы,

Душила кровавой пеной,

Кричала разрывом ртов,

Сметала с крутых ступеней

И смахивала с мостов?

В волну, и об лёд, и в пламень,

Вас, неженок скаковых,

Засиженных голубями,

Но всё же ещё живых,

Сдыхающих от инфарктов

И рака на пол-пути,

Крушителей бонапартов,

Монархий и деспотий

За сахар в скупой ладони,

За вымысел голубой.

Поистине, люди – кони,

Стреноженные судьбой.

Во многом же мы не схожи,

Поскольку, как не смотри,

Чугуннее наша кожа

И полость пустей внутри.

Сентябрь 1989


 

***


 

СТАРИКИ


 

Мы с тобою одни на свете

И осталось недолго ждать.

Полоумные наши дети

Разбрелись, наказав писать.

По делам разбрелись иль праздно,

Сами матери и отцы,

И мы стали с тобой напрасны,

Покаянные мудрецы.

И всё чаще подносит холод

Подползающий к сердцу лёд.

Что поделаешь? Всё уходит

Незаметно, за годом год.

За минутой скользит минута

В мир неведомой пустоты,

Но я думаю почему-то,

Что мы встретимся вновь.

А ты..?

Декабрь 1989


 

***


 

ХРИСТОФОР


 

Сидел в углу глухого скверика

Товарищ Христофор Колумб,

И им открытую Америку

Скрывал от взоров сонный дуб.

Колумб задраил уши ватою,

Не выпускавшей тишины,

Его одежда мешковатая

Была цветов морской волны.


 

Творила осень ржавой охрою

По пересохшему холсту,

Скрипели, взвизгивали, охали

Суставы в призрачном порту.

Колумб был родом из Армении,

От доурартовых колен,

Не поддающейся лечению

Была колумбова болезнь.

Ему бы сейнер или траулер,

Чтоб сельдь в Атлантике ловить.

Уж есть название – “May Flower”.

Команда? Только позови!

Ему бы встать в Нью-Йоркской гавани,

Нацелить шлюпку на причал

И двинуться в сухое плаванье,

Поправив галстук невзначай,

Чтоб самому удостовериться,

Как в безысходности живет

Золотозадая Америка

И штатский сосланный народ.

Чтоб, глядя словно на покойников,

Усопших, нагноясь в корню,

Пройтись неслышно по какой-нибудь

24-й авеню,

Зайдя в таверну, хлопнуть стопочку

Не разведенную водой

И цену сбить любезным шепотом

У проститутки молодой,

Нырнуть как в воду океанскую

В ее зеленые глаза

И песню старую, армянскую,

С тапером спеть на голоса,

А в полночь ниткой Ариадновой

Вернуться под каютный кров

И с поредевшею командою

Уйти от сонных берегов,

И плыть к последнему пристанищу,

Везя дешевые дары,

Приобретенные для нянечек,

Врачей и старшей медсестры.


 

Колумб был тихий. Без истерики.

Еще бы! Бунт на корабле!

Лишь очертания Америки

Клюка чертила по земле.

Май 1990


 

***


 

ДИРИЖЁР


 

В том бемоле оркестра

Не ваша вина.

Не хотите ль, маэстро,

Сухого?

Не сердитесь. Возможно,

Бутылка вина

Подвести вам поможет

Итоги.

На кушетку швырните

Расхристанный фрак,

Предложенье примите

Покорно.

Налепился на окна

Полуночный мрак,

Непроглядный, кофейно-

Ликёрный.

От натужной работы

Истёрлись колки,

Опрокинулись ноты

Под струны,

Отпустив конский волос,

Уснули смычки,

И остался лишь голос подлунный.

a kappella листает

Пергаменты нот,

Восстаёт, пыль сметая

С пюпитров,

Шелестит уголками

Фальшивых банкнот,

Имена извлекает из титров.

Не жалейте, маэстро,

Подкупных друзей,

Угодивших в реестры

Народных.

Недоступен и вежлив,

Придворный халдей

Даже в белых одеждах

Уродлив.

Не пугайтесь, маэстро,

Неистовства фраз,

Лозунговости мыслей

Убогих.

Состоянье покоя

Не развито в вас,

Ну а всё остальное

От Бога.

Январь 1991


 

***


 

Как на придворной трапезе левша,

Среди нормальных душ моя душа

Безмолвствует и прячет взгляд неловко.

Седая смерть, подруга и слуга

Выкашивает спелые луга

И щеголяет каждый день в обновке.


 

Встает привычно на востоке нимб,

Вливая свет в холоднокровных нимф.

Влажнеют губы девственных весталок.

Меланхоличен белый стих молитв,

Ржавеют латы позабытых битв,

И плачет смех, неискренен и жалок.


 

Свинцовой каплей набухает страх,

Святые мощи корчатся в гробах,

В палатах власти царствуют слепые

И, словно удивленные глаза,

Глядятся в ледяные небеса

Озера голубые-голубые.

Февраль 1991


 

***


 

Я не ездил в прошедшее лето,

Не купался в холодной речке,

Я себе не давал обета

Возвращаться, откуда ушел.

Побродив по сермяжному свету,

Был я временем искалечен,

Золотыми рубцами мечен

И усажен за общий стол.


 

Я не ездил в прошедшую осень,

Не бродил по листве усопшей,

Я высасывал чудных сосен

Расточительную смолу,

Я бросался затравленно оземь,

Я не мог свою бросить ношу,

Был серебряной пулей скошен,

Словно оборотень в углу.


 

Я не ездил в прошедшую зиму,

Не пытался в снегу согреться.

Я хотел незаметно сгинуть,

Навсегда обретя покой

От любимых и не любимых,

От шальных наваждений детства,

От кладбищенского соседства,

До которых подать рукой.


 

Я не ездил к весне прошедшей,

Не вдыхал ароматный воздух.

Я тогда уже был сумасшедший,

Хоть безумцем еще не стал,

Но мотался из вечности в вешность,

Презирая свою природу,

И был куплен и перепродан

За пол гривенника с листа.


 

Я не ездил в прошедшие годы...

Май 1991


 

***


 

Тёк наркотик по ржавым венам.

Как душа, неприкосновенна,

Моя тень прижималась к стенам

И считалка мои шаги.

За спиной во дворе тюремном

Добывали песок и кремний,

Пробавляясь водою с хреном

От покорнейшего слуги.


 

Я ушел от них не замечен,

Не задет кулаком и речью,

Под ладонью бесилась печень,

Увеличенная вдвойне,

А в домах ожидали встречи,

Зажигали огни и свечи,

Коротая привычно вечер

С зеркалами наедине.

Декабрь 1992


 

***


 

Когда расступится над нами

Сплошной и бесконечный страх,

Растает лед на проводах,

И телефонными звонками

Мы будем подняты впотьмах,

Смахнем лежащий в головах

Магический гранитный камень

И онемевшими руками

Шутя расправимся с замками

На бронированных дверях,

Толкнув плечом, осыплем прах

Кирпичный, вместе с пауками,

И половица под ногами

Сойдет лавиною в горах,

Когда, запутавшись в словах

Ненужных, выйдем чужаками,

Подслеповатыми глазами

Узнаем время на крестах

И вздрогнем, обретая память,

От неожиданного "ах",

И жалуясь, что живы сами,

Зашепчем легкими стихами,

Лаская имя на губах.

Февраль 1994


 

***


 

Эволюционирует наша среда.

И не те времена, и событья не те.

Стерлась память о тех, кто издох на кресте

И не выжал сквозь зубы покорного "да".

То ли жизнь ерунда, то ли смерть ерунда.

Не собрать зеркала из отдельных частей.

Проигравшие цифры игральных костей

На столах. Кроме них - ни строки, не следа.

И трава не трава, и вода не вода.

Всех побили шестерки двухцветных мастей.

Не дождавшись от пифии добрых вестей,

Разбрелись вожаки ни за кем, в никуда...

Декабрь 1994


 

***


 

Надежда, верная раба,

Из искры раздувала пламя,

И шла тяжёлыми шагами

Моя бескрылая судьба.

Друзей беспечная гурьба

То верила, то поносила,

Покуда их не покосила

Прицельно-беглая пальба.

Лишь в наступившей тишине,

Разящей мозг десятой герца,

Внезапно защемило сердце

По умирающим во сне.

Январь 1996


 

***


 

Меня крестили спозаранку

На фоне сбывшихся мостов

И, несмотря на баб и пьянку,

Я был из тех, кто ставит планку

В житейском секторе прыжков.

Летали шалые планеты

Вокруг туманной головы,

И средь убийственного лета

На бесполезную вендетту

Я согласился, и увы…

Был проигрыш и скор и полон,

И протокол – листок к листу,

Казался слёзный вкус не солон,

Ручным – кружащий подле ворон

И сладким камушек во рту.

Апрель 1996


 

***


 

Она росла и разучалась плакать

Средь коммунальных питерских трущоб.

Собаки ей протягивали лапы,

И ангелы садились на плечо.


 

Она росла свободной и тревожной,

В спокойных снах взрослея, не спеша,

Пока неподалёку осторожно

Грешила её детская душа.

Июль 1997


 

***


 

Живём на узкой улице

У площади большой,

Где пацаны сутулятся,

Торгуя анашой,

Где, ни во что не веруя,

Здороваясь «на ты»,

Стоят, серее серого,

Знакомые менты,

Бомжи, о время тёртые,

Ползут из мрака в мрак,

Решая, что комфортнее,

Подвал или чердак,

От внутреннего холода

Озябли алкаши,

Топча красоты города,

Асфальт его души.

Март 2004


 

***


 

В давно помянутой стране

Не поминают обо мне,

И я не против. Я назло

Не рву казенное бабло,

Не сожалею, не стремлюсь,

Не жалуюсь и не боюсь,

Не обещаю, не прошу,

Не рвусь в дзюдо или ушу,

Не мажу жалобой перо,

Не голосую за ЕдРо,

За новостями не слежу,

Не похмеляюсь, не служу,

И вижу в снах, что наяву

Я здесь живу. Я здесь живу.

Ноябрь 2012


 

***


 

МЫ


 

Мы уже ползём черепахами.

Стало близкое вдалеке.

Нас смирительными рубахами

Привязали рука к руке.


 

Мы ползём, тяготясь заботами,

Веселящими молодых,

Отгуляли и отработали,

Пропустили вперед других.


 

Мы уже не живём, а маемся

Как прогнившие корабли,

Но ползём и еще цепляемся

За поверхность родной земли.


 

Мы уже не уедем за море

Для поимки слепой мечты.

Наши лица глядят из мрамора,

Узнавая свои черты.

Август 2015


 

***


 

ПРЕДСКАЗАНИЕ


 

Будет управлять

тать,

и возглавит град

гад,

думу - мразь, Собор -

вор,

Армию и Флот -

мот,

будет молодым

дым,

будет старикам

срам,

спрячется в мозгах

страх,

превратится мед

в лед,

обратится день

в тень,

будет падать снег

век,

смоется водой

слой,

выстелет говно

дно.

Декабрь 2015


 

***


 

Мы были рождены, чтоб сделать былью глупость,

Мы уважали и блюли дворовый кодекс,

А если кто-то, обнаглев, мешал проходу,

Предпочитали не сбежать, а лезть в залупу,

Мы растворялись в спирте, бешенстве и страсти, -

Цепляли триппер от законных и случайных,

И нам пророчила прогресс необычайный -

В ближайшем будущем обслуга сытой власти.

Мы приносили в жертву предков и потомков,

Мы разбивали лбы о стены пантеона,

Теряла жемчуг золочёная корона,

Звеня о камушки бубенчиком негромким,

А мы надеялись и медленно старели

И на последнее справляли ежегодно

Национальный, он же и общенародный

Прекраснодушный праздник 1-го апреля.

Март 2017


 

***