КРЕПС

    Кажется, всё началось с документального фильма «Иду на помощь», снятого в середине 80-х и посвящённого Аварийно-спасательной службе. Фильм этот примерно в те годы был мною просмотрен и сразу же выброшен из памяти, имеющей свойство избирательности и, как правило, не фиксирующей надолго то, что не произвело впечатления. Спустя три с половиной десятилетия мой коллега прислал мне его по скайпу, но и повторный просмотр также ничем не впечатлил, кроме того печального факта, что никого из участвовавших в нём специалистов уже не было в живых. Однако один из них, рассказывавший о физиологических аспектах подводных спусков, сидя в удобном кресле так, что кинозритель мог видеть только верхнюю половину его тела в пиджаке и белой рубашке с галстуком, человек, которого я несколько раз видел и слушал «вживую», вдруг пробудил во мне цепочку воспоминаний, и я счёл необходимым добавить кое-что к формально характеризовавшим его личность словам – видный учёный, деятель науки, академик, директор и т. п.   

Родился он 19 апреля по старому или в первомайский день по новому стилю за год до начала XX века в семье известного питерского врача-уролога Моисея Крепса и был наречён Иосифом. Детство и ранняя юность его прошли благополучно и гладко, с учёбой в знаменитом Тенишевском училище на Моховой улице, где особый упор делался на преподавании естественнонаучных дисциплин. Сейчас в нём располагается учебный театр.   

Окончил училище Иосиф в 1916 году, а в следующем, революционном, недолго послужил в милиции, но, одумавшись, поступил в Военно-медицинскую академию (ВМедА) и, параллельно, в Петроградский университет. Причём, после окончания первого курса он опрометчиво принял предложение товарища отдохнуть у его родителей в челябинской области, где попал в эпицентр противостояния с армией Колчака, был мобилизован белыми, бежал к красным, едва не был расстрелян за шпионаж и помещён в лагерь под Бугульмой, откуда выпущен на поруки, получив пригодившийся впоследствии лагерный опыт. 

Вернувшись, Иосиф продолжил учёбу и сосредоточился на изучении поведения морских птиц, которыми интересовался с детства, сезонно работая с 1923 года на Мурманской биостанции, что не мешало заниматься другим научным направлением на кафедре физиологии ВМедА, которую как раз возглавил Леон Орбели, перспективный ученик нобелевского лауреата Ивана Петровича Павлова. 

В 1928 году в город, ставший уже Ленинградом, прибыл врач Экспедиции подводных работ особого назначения, ЭПРОНа, Константин Павловский. Основная цель его визита заключалась в выяснении особенностей работы в маске, которую использовали японские водолазы при безуспешном поиске золота, якобы находившегося на затонувшем в Крымскую войну корабле PRINCE. Маска эта позволяла им погружаться на глубины свыше шестидесяти метров и довольно быстро возвращаться на поверхность без прохождения процедуры декомпрессии, то есть очень медленного всплытия, применяемого для предотвращения кессонной болезни. Впрочем, об этом, во избежание ухода от основной темы повествования, мы говорить не будем.

Павловский, толком не зная, к кому обратиться, попросил совета у знакомого врача, и тот, поразмыслив, ответил:

- А сходи-ка ты на кафедру физиологии академии, к Орбели. Там работает один хороший парень, Женька, и он любит море.

По ответу мы можем понять не только то, что к данному моменту Иосиф превратился в Евгения, но и то, что только он, единственный на всей кафедре, имел какое-то отношение к воде.

И Женька действительно заинтересовался, быстро сориентировался, проникся водолазной тематикой и, главное, грамотно доложил Орбели, заинтересовав. Тот обратился к Ворошилову, Ворошилов и ЭПРОН оснастили кафедру помпой и барокамерой, из чего впоследствии возникла другая кафедра – подводного плавания, но это тоже, как говорится, другая история.

Вот так Евгений Крепс начал заниматься водолазной медициной, причём, не только как научный сотрудник, но и подопытный, поскольку экспериментальное изучение состояния организма в условиях повышенного давления, иными словами гипербарии, проводил, в первую очередь, на себе, освоив основы водолазного дела. 

В 1930 году его послали с научной делегацией в Англию, где он консультировался у знаменитого Джона Холдэйна, автора получивших всемирное распространение декомпрессионных таблиц, строгое следование которым, как мы уже знаем, снижало риск возникновения кессонной болезни, и, возвратившись, развернул под общим научным руководством Орбели широкое изучение водолазной проблематики.

Не забывал он при этом и про морских птиц, и про биостанцию, наладив обмен научной информацией с норвежскими коллегами, один из которых, отметив слабое оснащение биостанции экспедиционным оборудованием, от чистого сердца подарил Крепсу подвесной лодочный мотор, и за принятие этого подарка он в 1933 году опять оказался в заключении, был освобождён через месяц, но спустя четыре года арестован вновь и отправлен в колымский лагерь, откуда освободился перед войной благодаря личному обращению Л.А.Орбели к Сталину, а в сорок третьем, учитывая несомненные заслуги в области физиологии водолазных работ, полностью реабилитирован. Спустя много лет в книге воспоминаний под названием «О прожитом и пережитом» Евгений Михайлович почти не уделил внимания пребыванию в заключении и причине ареста, отметив лишь, что «находились люди, которые пользовались особенностью того времени для сведения личных счетов». 

Между тем, из лагеря Крепс вернулся инвалидом, со сломанным позвоночником. Трагедия эта произошла при добыче угля, когда он, пытаясь кого-то спасти, подставил спину под падающую клеть, предотвратив её падение. С тех пор Евгений Михайлович ходил согнувшись, напоминая горбуна, а посему и в фильме учёного снимали только по пояс.     

Оказавшись на воле, он активно включился в новую проблематику, познавая особенности глубоководных погружений. Оказалось, что воздух, которым мы дышим, под давлением свыше шести атмосфер, то есть начиная с глубины 60 метров, точнее, содержащийся в нём азот, становится своеобразным наркотиком, и водолаз оказывается не в состоянии выполнять элементарные операции, а то и испытывает слуховые и зрительные галлюцинации, полагая, что находится на минном поле, атакован акулой либо попал под винт. После замены азота на гелий, иными словами, при дыхании гелио-кислородной газовой смесью, такая смертельно опасная симптоматика не развивалась, и советские водолазы стали погружаться всё глубже и глубже, в 1946 году на 200 метров, в 1952-м на 250, в 1956-м – на 300, каждый раз ставя, между прочим, мировые рекорды, за которыми не  гнались. На самом деле необходимость таких экспериментальных спусков была обусловлена совершенствованием конструкции и, как следствие, увеличением глубин погружения подводных лодок, экипаж которых в случае аварии нужно было спасать, а также поднимать и саму субмарину.   

После смерти Сталина впавший в опалу Леон Орбели был возвращён в большую науку и по указанию Хрущёва получил в заведывание новое учреждение – Институт эволюционной физиологии и биохимии им. Сеченова Академии наук СССР, и пригласил Крепса, ставшего его заместителем. Но в пятьдесят восьмом Орбели умер, и Евгений Михайлович возглавил институт, который начал интенсивно и разносторонне развиваться. Не оставил при этом он и своё юношеское увлечение биологией моря, приняв участие в экспедициях на корабле «Витязь» в Тихом и Индийском океане. Что же касается водолазных работ, то именно Крепс начал строительство настоящего, по тем временам, чуда техники – гипербарокомплекса, включавшего в себя множество барокамер и прочего оборудования, предназначенного для изучения на животных всевозможных аспектов глубоководных погружений.      

Он стал Героем Социалистического Труда, получил Орден Ленина и три Ордена Трудового Красного знамени, стал академиком, умудрившись при этом остаться доброжелательным, скромным и простым в общении человеком. Как учёный, Крепс придерживался принципа, гласящего, что «никто не держит в портфеле патент на истину», а как администратор – принципа «необходимости стремления к минимуму несправедливости», обладая способностью даже отказать в такой форме, что просящий уходил от него довольным. Его единственной серьёзной ошибкой было облегчение в обретении учёных степеней и поощрение научными должностями партийных сотрудников, отстаивающих интересы института в горкомах и обкомах, которые в результате стали «плодить» себе подобных. Впрочем, в то время он вряд ли мог поступить иначе. 

После кончины Крепса его ученик, ставший директором института, продвинувшийся более по партийной, нежели по научной линии, назначил на руководство гипербарической лабораторией специалиста из другой области, вскоре уехавшего работать в США, откуда в течение двух десятков лет он продолжал «руководить» вверенным ему коллективом. Барозал с уникальными камерами был законсервирован, лаборатория превратилась в группу, вошедшую в состав другой лаборатории, потеряв самостоятельность, после чего направление было закрыто, а в помещениях гипербарокомплекса, содержимое которых годилось теперь лишь на металлолом, разместили коммерческую структуру, платящую арендную плату администрации.

Удивительно, но и в старости Крепса продолжали преследовать анонимные «доброжелатели», продолжатели дела тех, кто уже отправлял его когда-то в колымский лагерь. Самой примечательной из их творчества была анонимка, содержащая сведения о том, что академик содержит двух любовниц. Наверное, столкнувшись с подобным обвинением, кто-то бы разозлился, кто-то бы растерялся, но Евгений Михайлович, будучи вызван в один из властных кабинетов, ответил так: 

- Вы и не представляете, какой мне, человеку, поднимающемуся на второй этаж исключительно с помощью тросточки, сделали комплимент! Огромное спасибо тому, кто писал, и тому, кто придал этому значение…    

>