АМА

Вы, конечно, помните новеллу Вашингтона Ирвинга про Рипа ван Винкля, беспробудно проспавшего два десятка лет и вернувшегося в родную деревню? Похожая легенда существует и в Японии, но связана она с морем, как и русская былина про Садко.

Однажды рыбак по имени Урасима Таро увидел детей, мучивших
морскую черепаху. Возмутившись, он освободил ее и выпустил в море. А на следующий день черепаха приплыла к берегу и, обратившись к Урасиме по имени, пригласила на подводную прогулку.

Смелый рыбак забрался на панцирь и был доставлен в подводный дворец с палатами, выложенными драгоценными камнями, к которому примыкал сад. На северной стороне сада царила зима, на южной — лето, на западной — осень, а на восточной — весна.

И тут черепаха превратилась в прекрасную женщину по имени Ото-химэ, которая, проведя рыбака по всем четырём временам года, предложила ему остаться с ней в глубинах моря навсегда.

Урасима послушался, долгое время был счастлив, позабыв о земной жизни, но однажды вдруг вспомнил о престарелом отце и попросил Ото-химэ вернуть его на несколько часов домой для прощания с ним.

Когда он вышел на сушу, то не встретил никого из знакомых ему людей, но обнаружил, что на месте его хижины стоит храм, построенный 500 лет назад в честь человека, ставшего мужем морской богини. Убитый горем рыбак повернул назад к морю, а на следующий день обитатели деревни нашли на берегу человеческие кости, такие белые, будто они пролежали на солнце полтысячи лет…

В другой японской легенде принц Хо-вори, потеряв рыболовный крючок
своего брата и желая вернуть его, сплел из бамбуковых стеблей челнок и вышел на поиски в открытое море.

Поднялась буря, опрокинувшая и погрузившая челн на дно, где принц оказался подле дворца, сделанного из рыбьей чешуи. Из дворца вышла дочь морского властителя Тохо-Тама и провела принца к отцу, Вата-Тау-Ми, который счел того достойным ее руки.

Хо-вори был посажен за стол, покрытый кожей морских львов и украшенный ветвями кораллов. Еда подавалась в тарелках из перламутра, а вино наливалось в чашечки морских цветов.

На пир были приглашены все морские обитатели, но одна рыба опоздала по уважительной причине, поскольку именно она ранее и попалась на крючок принцу.

Таким образом, Хо-вори не только получил искомую рыболовную снасть, но и удачно женился, зажил в подводном дворце, но, в конце концов, как и Урасима, затосковал и упросил Вата-Тау-Ми отпустить его повидаться с братом.

Сжалившись, морской царь посадил Хо-вори на дракона и вручил ему два камешка разного цвета, каждый из которых управлял колебаниями моря — отливом и приливом. Если бы его брат, несмотря на возвращенный крючок, продолжал сердиться, Хо-вори надлежало достать камень, управлявший приливом, и тогда волны поглотили бы несговорчивого родственника. Однако принц поступил проще и, оказавшись на суше, выбросил камни в море, снял собственный меч, привязал его к шее дракона и отправил в знак вечной благодарности и дружбы морскому правителю.

Как заметил читатель, под водой в этих повествованиях оказывались именно мужчины, причем попадали они туда отнюдь не по своей воле.

Приведу и третью японскую легенду, возможно, основанную на реальных событиях. Неподалеку от берега в море утонула лодка, груженая фарфоровыми вазами. Опечаленный император приказал поднять вазы слугам, остававшимся в замешательстве до тех пор, пока одному из них не пришла в голову удачная мысль поймать осьминогов, привязать к ним веревки и опустить на затонувшее судно. Вслед за этим вытянуть морских животных вместе с сосудами, куда они забрались, следуя многовековому инстинкту, не составило особого труда.

Но почему же слуги попросту не нырнули за вазами?

Дело в том, что в Японии издревле существовало поверье, согласно которому погружения под воду стерилизуют мужчин, из-за чего последние предпочли сосредоточиться на китобойном промысле, а представительницы противоположного пола освоили профессию ныряльщиц, получившую название «ама», которое связывают со словами «уми», то есть «море», и «онна», «женщина».

Древние ама подразделялись на «фунадо», ныряющих с лодки, и «качидо» — нырявших с берега. Перед работой они надевали «кошимаки», то есть длинную юбку, закрепленную на талии, якобы предохранявшую от нападения акул, и головной убор, на который нашивался «майоке» — талисман в виде пентаграммы, защищавший от демонов.

Подобное ремесло существовало не только в Японии, но и на Тайване и Корейском полуострове. А в древнекитайских документах сохранились сведения о том, что ныряльщицы были покрыты татуировками, которые должны были отпугивать морских страшилищ. Поэтому и ныряли они либо обнаженными, либо топлес, чтобы одежда не закрывала охранных тату.

Со временем экипировка «ама» почти не изменилась, за исключением появления маски или очков, а также замены комплекта традиционной одежды на неопреновый гидрокостюм.

В Корее островных ныряльщиц, добывающих морские деликатесы с глубины до двадцати метров, называют хаениео или ямнео, что созвучно японскому ама. Ямнео отличаются от обычных женщин манерой говорить очень громко, что характерно для плохо слышащих людей. Причина развития недуга заключается в возрастающем при каждом нырке давлении воды, многократно повреждающем барабанную перепонку, что и приводит к прогрессирующей глухоте.

К сожалению, количество ямнео в последние годы резко уменьшилось. Всего занятых этой профессией кореянок насчитывается около четырёх с половиной тысяч, тогда как полвека назад их было 23500, причём возраст большинства ныряльщиц в XXI столетии превысил 60 лет. Японских ама и того меньше – тысячи две с половиной.

Ныряльщицы проводят в воде примерно по пять часов в день, но производительность их труда гораздо меньше, нежели у снабжённых аквалангами конкурентов, способных погружаться глубже и оставаться на дне, не всплывая, намного дольше. Появились и рукотворные фермы, где выращивают и без особого труда собирают водоросли, моллюсков и жемчужные раковины. И, таким образом, все идет к тому, что ама, существование которых поддерживается только традицией, в обозримом будущем безвозвратно исчезнут, унеся с собою часть многовековой восточной культуры, уникальной мифологии и непостижимой разумом женской души.